Юнкера с перепуга пошевелится боятся, но один всё же полез неуверенно. Дёрнул, но бесполезно, стою, как статуя. Хоть убейте, не отдам. Смотрю уже сквозь лица. Делайте, что хотите. Но знамя не отдам.

— Прекратите, — раздалось вымученное от принцессы. — Пусть стоит. Завтра чтоб духу его здесь не было.

Свершила судьбу и пошла к следующему юнкеру.

— Что ж ты, Сабуров, — раздалось от ротного с укором. — Не гневил бы, может, обошлось.

— Что рот разевал? — Добавляет комбат, мимо проходя хвостом за Анастасией Николаевной. — Самому уже терять нечего, так отцов командиров подводишь. По тебе и о них судить будут.

Молчу. И вины своей не вижу.

— Юнкер первого взвода, первой роты Опухов, жалоб и предложений не имею, — представляется принцессе мой товарищ сдавленным голосом.

Дальше всё, как в тумане. Отголоски разговоров Небесной с юнкерами слышу. Как она мило беседует с ними, как браво отвечают, набираясь смелости. Всё лесть. Говорит, что мехаводов больше надобно, чем прежде. Всё ложь.

Первую шеренгу прошла с начальством, которое за ней хвостом. Скомандовали, три строевых сделал, как неживой. Стою дальше. Скомандовали, вторая шеренга три строевых…

Торжественный марш объявили! Кажется уже иронией. Но всё, как на репетиции делаю под гром оркестра. Прохожу со знаменем идеально. Пусть это будет мой ответ.

Только слёзы, суки такие, полились вдруг не вовремя. А я улыбаюсь всё равно.

Отмаршировал и в штаб знамя сдавать. Снова газетчики летят, спрашивают что–то. Но это просто фон, шум в голове. Взводный только кричит уже у крыльца штаба:

— Сабуров, чего встал⁈ В колонну по одному шагом марш!

Точно, мы ж заходить должны. А я будто бы не здесь.

Когда знамя из рук выпустил, сдав караулу, силы оставили меня. В длинном коридоре на обратном пути повело, и завалился на ящик пожарный.

— Может, в санчасть его отвести? — Предложил Давыдов.

— Ты как? — Спросил взводный.

Кивнул, поднялся.

По дороге иду, и странное такое чувство вдруг. Последний раз ведь по этому маршруту шагаю, в последний раз ногами по брусчатке училищной. Столовка вон, больше я туда не зайду. Туман наплывает на зал, столы со стульями, кастрюльки с половниками чугунными. Забывается вкус хлеба и каши. Лица юнкеров такие чужие.

Вокруг плаща мимо памятника прохожу. Вот только жаль, что больше не увижу тебя, дружок. Гордый мехар. Покорёженный, с пробоинами, без крыльев. Но ведь живее ты тех трёх, что прилетели так эффектно красоваться. Смотришь на меня будто с сожалением. Прощаешься.

На плацу нет больше юнкеров. Но принцессу, похоже, со всех сторон делегаты окружили. Прямо у мехара ей прохода не дают.

У нашей казармы юнкера ещё не все зашли. У подъезда целая толпа господ! Под шумок со своими детьми повидаться решили. Барышни молодые тоже стоят.

Но мне стыдно смотреть на них теперь. Не знаю почему. Я ничего не сотворил, чем заслужил бы такое. Но всё равно сил нет. Раз отцом гордился, в наследство от него князем стал. И готов был славу принять. Приму и позор, какого ещё не знаю.

Принцесса знает. А я нет.

— Сударь! — Слышу знакомый женский голос. — Андрей Константинович! Стойте, прошу!

Это Татьяна. Она рвётся ко мне, кожей чую. Даже несмотря на то, что наверняка всё слышала. Принцесса говорила громко, многие всё слышали. А кто не услышал, тому передадут.

Спешу в казарму, на неё не взглянув, как можно скорее рвусь туда. С глаз долой, как побитый кот. В мужскую обитель ей нельзя, и она остановится.

Так и вышло.

В кубрик, где уже все, идти не хочу. Ни видеть никого, ни слышать. Но сил нет собраться и уйти. В умывальник захожу, и вот уже ноги подкосились. Так на подоконник и рухнул, едва руками удержавшись за него.

А что мне теперь делать? Случит в башке вопрос.

— Это фиаско, Сабуров, — раздаётся голос Максима за спиной через какое–то время. — Сам себя наказал, если бы ты уступил мне и лёг в санчасть, принцесса бы о тебе и не узнала даже. Дурак. А теперь хлебай свои кислые щи. И выметайся отсюда поскорее.

Тоненький треск резанул слух, и я встрепенулся. Иней пополз по стеклу, расползаясь паутиной.

В этот самый момент меня осенило, что вижу в инее знаки, какие в бегущей строке были в той кабине, которую сломал.

Но это уже не важно. Смерть пришла.

— Ложись! — Визжу не своим голосом, отскакивая от окна. И накрываю собою оторопевшего Максима.

В следующее мгновение раздаётся оглушительный взрыв, вышибающий окна, как пыль. Звенящим ливнем вместе со стеклом врываются ледяные осколки, уничтожающие всё живое на своём пути.

Вместе с истошным воплем посечённых юнкеров, словно из моей души, в мир приходит хаос.

Потому что на училище напали оргалиды.

Глава 6

Первое боевое столкновение

Звон в ушах не прекращается, когда выхожу из умывальника в центральный проход, оставив лежать ошалевшего Максима.

Вонь от палёного человеческого мяса выворачивает. Добавляет позывов и скребущее от кирпичной и цементной пыли горло.

Ужас пытается овладеть мной, когда вижу своих товарищей, корчащихся в крови, нанизанных на балки от кованых перегородок кубриков и придавленных кусками стен. Целая рота полегла с первого же удара, тела во льду, стекле, кирпичах, черепице и кусках металла. Одних ранило и оглушило, других убило мгновенно. Стонут, кашляют.

Досталось всем. Потому что с большой долей вероятности во время удара не было почти ни одного юнкера, кто не глазел через окна.

И мало кто придал значение живому инею — предвестнику смерти.

В сознание вспышками врывается прошлое, но я беру себя в руки. И прежние ощущения лишь помогают мне соображать.

Даже когда, дальняя стена казармы неожиданно начинает разваливаться под натиском твари, оказавшейся за долгие годы впервые так близко.

Совершенно игнорируя постройку, оргалид метров шести в высоту проходит казарму насквозь в направлении плаца.

Массивное кристаллическое тело движется с усилием, но всё равно протискивается с омерзительным скрипом, стёсывая мелкие иголки, которые сыплются прямо на тела юнкеров, жаря их заживо и заставляя беспомощно и протяжно стонать от мучительной боли.

Завидев тварь, взводный подползает и зажимает рот самому крикливому юнкеру с вывернутым наружу животом. Второй дрожащей рукой он осколки льда с него смахивает. На меня вдруг смотрит с прищуром, будто сомневается, чудится ли ему.

Затем машет, чтоб ложился.

Вижу, лицо ему посекло и спину разодрало сильно. Истекает кровью взводный и сделать ничего нельзя. Наряду с частой дрожью от пола из дыр снаружи доносится всякий шум. Пушки над головой долбят с раскатами грома, пулемётная трель раздаётся, винтовки хлопают то близко, то далеко, кирпич с черепицей обваливается, облицовка ссыпается, елозит что–то и шаркает. Звенит и лязгает металл под дрожь земли, трескают осколки под рёв тварей со всех сторон.

Бой, похоже, идёт по всему училищу.

Крики людские раздаются! Женские!

Встрепенулся сразу.

Татьяна! Только бы уцелела! Должны были укрыться, должны… волна по казарме ударила, не по ним!

К тумбе вахтенной ринулся, здесь окон меньше, мебель уцелела. Из коробки ключи от оружейки достал.

— Что ты собрался делать, Андрей? — Раздаётся бессильное от взводного.

— Убивать их пойду, — отвечаю жёстко, глядя на дыру, оставленную оргалидом.

— Спрячься парень, без толку всё.

Не слушаю его. Иду к оружейке, из каптёрки высовывается юнкер перепуганный. Хорошо, что целый.

— Помоги штабс–капитану, — говорю ему.

Юнкер окидывает центральный проход взглядом, и его тошнит. Он даже на ногах удержаться не в силах, по проёму сползает.

Вскрываю оружейку. Ломаю с ноги первый же замок в деревянной пирамиде. Она караульная, здесь патроны россыпью по пять в планках, и по одному.

Отточенными движениями беру подсумок, сыплю в него горсть патронов. Трёхлинейку хватаю первую попавшуюся, заряжаю, досылая патрон в патронник.